Цитата сообщения Somers Henry Miller (Генри Миллер). Black Spring (Черная весна). Цитаты из романа

Миллер Валентин Генри (Henry Miller) (26.12.1891 г. - 06.06.1980 г.) - один из величайших американских писателей XX столетия. Генри Миллер родился 26 декабря 1891 года в Нью-Йорке, в семье с немецкими корнями. В 1909 году поступил в колледж, откуда был исключен два месяца спустя "за несогласие с методами преподавания". Работал на заводе, затем на ранчо; в 1913 году познакомился с известной анархисткой Эммой Голдман (по словам самого Миллера, "эта встреча стала поворотным пунктом в судьбе"). Сменил множество мест работы, в 1922 году опубликовал свою первую книгу "Обрезанные крылья". В 1924 году Миллер уволился из компании "Вестерн Юнион" с твердым намерением посвятить жизнь писательскому труду. Первые годы новой жизни выдались чрезвычайно тяжелыми: Миллер голодал, книги приходилось продавать самому - как в случае со сборником стихов в прозе "Меццотинто" (1925). В 1928 году на год уехал в Европу (деньги на поездку выделил поклонник первой жены Миллера - бродвейской актрисы). В начале тридцатых годов Миллер вернулся в Европу с десятью долларами в кармане и осел в Париже. В 1931 году, по-прежнему прозябая в бедности, он начал писать роман "Тропик Рака"; в 1934 году этот роман увидел свет. За ним последовали "Черная весна" (1936), "Тропик Козерога" (1939), "Тихие дни в Клиши" (1940) и другие произведения. В 1943 году в США состоялась персональная выставка Миллера-художника (он писал акварели). Следующий год стал для него первым по-настоящему "благополучным" в материальном отношении. В том же 1944 г. Миллер переехал в местечко Биг-Сер, где ныне находится его дом-музей. Сороковые годы ознаменовались завершением двух романов – "Сексус" (1945) и “Плексус” (1949), поэмы "Улыбка у подножия лестницы" (1947, позднее по этому тексту была поставлена одноименная опера), а также работы о французском поэте Артюре Рембо "Время убийц" - это одно из поздних произведений получившего скандальную известность прозаика. Не удивительно, что такой писатель, как Генри Миллер, не мог пройти мимо биографии этого гениально одаренного юноши, эпатирующего общество и слишком откровенного в своих стихах.. Следующее десятилетие – время "Книг моей жизни" (1951), "Биг-Сер и апельсины Иеронима Босха" (1953), "Воссоединения" (1955) и "Нексуса”"(1959). В 1970 г. в США состоялась премьера сразу двух фильмов по книгам Генри Миллера – "Тропик Рака" и "Тихие дни в Клиши". В том же году Миллер получил единственную в своей жизни литературную премию – итальянскую премию за лучшую книгу года (роман "Спокойный как колибри"). В следующем году была опубликована автобиографическая книга "Жизнь и время Генри Миллера", которая как бы подводила итог творческого пути писателя. Среди близких друзей Генри Миллера были столь известные люди, как Анаис Нин, Лоуренс Даррелл, Георгиос Сефериадес, Блез Сандрар, Томас С. Элиот, Жан Жионо и Ганс Кайзерлинг. Умер писатель 6 июня 1980 года.
Black Spring

Все, что не посреди улицы, фальшиво,
вторично - иными словами, литература.

Есть ли на свете что-либо более восхитительное, нежели читать Вергилия или учить наизусть Гёте ("Alles Vergangliche ist nur ein Gleichnis" и так далее)? Представьте, есть: это устроить себе пиршество за восемь франков на свежем воздухе в Исси-ле-Мулино. Pourtant je suis а Sevres. Нет нужды подлавливать меня на неточностях. Последнее время я, кстати, подумываю о том, чтобы написать нечто вроде "Journal d'un Fou", предположительно обнаруженного в Исси-ле-Мулино. А поскольку главный герой его по большей части списан с меня, то трапезничаю я, натурально, не в Севре, а в Исси-ле-Мулино. Что, спрашивается, может прийти на язык этому герою, когда мимо проплывает официантка с огромной пивной бутылью? Не лови себя на ошибках, когда пишешь. Объяснять ошибки – дело биографов. Думаю о моем друге Карле, который вот уже четыре дня не может справиться со словесным портретом женщины, ставшей объектом его очередного шедевра. "Не дается! Не дается!" – вздыхает он. Ну хорошо, вступает в игру герой "Дневника", позволь мне сделать это за тебя. Начни! – вот что главное. Допустим, нос у нее не орлиный. Тогда какой: тонкий, нежно очерченный, как у серафимов? Разве в этом дело? Если портрет не задается с самого начала, то потому, что ты описываешь не ту, кого имеешь в виду: больше думаешь о тех, кто будет на него смотреть, нежели о сидящей перед тобой женщине. Вот еще один пример – ван Норден. Тот уже два месяца как застрял на первой странице своего романа. Каждый раз, что я его встречаю, у него наготове новый зачин. А потом – затор. Вчера он сказал мне: "Понимаешь, в чем моя проблема? Дело ведь не в том, чтобы просто начать: первая строка задает тональность всей книге. Вот что я придумал позавчера: „Данте написал поэму о пр......ей" . Обязательно с отточием: у меня нет ни малейшего желания, чтобы меня разорвали на части цензоры.

Вдумайтесь: роман начинается с пр...ей! С маленькой индивидуальной камеры пыток, до которой, разумеется, не должно быть никакого дела цензорам! Любопытно, не то же ли терзало старину Уитмена, когда он начинал поэму словами: "Я, Уолт, тридцатишестилетний... Я прочен и крепок... Все предметы вселенной, сливаясь воедино, стекаются отовсюду ко мне... Уолт Уитмен, космос, сын Манхэттена, буйный, дородный, чувственный, пьющий, едящий, рождающий... Прочь затворы дверей! И самые двери прочь с косяков!.. Сейчас или позже – все равно для меня... Я таков, каков я есть, и не жалуюсь..."

У Уолта всегда суббота после полудня. Если ему трудно описать женщину, он признается в этом и обрывает описание на третьей же строке. А придет очередная суббота, проглянет солнышко – и он, чем черт не шутит, добавит в своем портрете недостающий зуб или лодыжку. Всему свое время, спешить некуда. "Я принимаю Время абсолютно". Не то что мой друг Карл: тот, наделенный живучестью клопа, всегда готов наделать в штаны: как же, прошло четыре дня, а в руках у него всего лишь контур будущего портрета. "Решительно не могу представить себе, что могло бы послужить причиной моей смерти, – обожает приговаривать он, – ну разве что какой-нибудь непредвиденный несчастный случай". А пофилософствовав и потерев ручонки, запирается в своей комнате избывать собственное бессмертие. Ни дать ни взять клоп, закравшийся под обои.
• • •
Так что не имеет значения, скольких черных клавиш недостает и размножаются спаниели или нет. Если звонок не звенит, если уборная не работает, если не пишутся стихи, если падает люстра, если не уплачено за жилье, если вода не течет, если прислуга пьяна, если раковина засорена и тянет вонью из мусорного ведра, если сыплется перхоть и скрипит кровать, если милдью выбелила цветы, если убежало молоко, если в раковине грязь и жир и выцвели обои, если новости не новы и не случается катастроф, если несет изо рта и липки ладони, если не тает лед и продавливается педаль – все ерунда, и в душе наступает Рождество, потому что все будет звучать в до мажоре, раз ты привык так смотреть на мир.
• • •
"…Только одно может двигаться так же быстро, как свет, и это ангелы. Одни ангелы могут передвигаться со скоростью света. Тысячу световых лет потребуется, чтобы добраться до Урана, но никто никогда не бывал там и никогда не будет. Возьмите американскую воскресную газету. Кто-нибудь обращал внимание, как читают воскресные газеты? Сперва смотрят картинки, потом страничку юмора, потом спортивную колонку, потом объявления, потом театральные новости, потом книжное обозрение, потом заголовки статей. Схватывание главного. Онтогенез-филогенез. Будь точным, и никогда не придется употреблять такие слова, как время, смерть, мир, душа. В каждом высказывании кроется маленькая неточность, и эта неточность растет и растет, пока высказывание не потеряет смысл. Безупречна одна поэзия, давшая представление о времени. Стихотворение – это паутина, которую поэт, вытягивая нить из собственного тела, ткет в соответствии с высшей математикой интуиции. Поэзия всегда права, потому что поэт начинает из сердцевины и идет во вне..."
• • •
В восприятии того, кто вынужден грезить с открытыми глазами, движение обретает обратный ход; сущее дробится на калейдоскопические фрагменты. Проходя сквозь ужас нашего времени, я верю, что только те, у кого достает отваги закрыть глаза, только те, кто прочно отлучен от удела, носящего имя реальности, способны повлиять на нашу судьбу. Сталкиваясь с обыденным ужасом, пронизывающим окружающую нас повседневность, верю, что для того, чтобы обнаружить ту мельчайшую песчинку, каковой суждено перевесить мертвящую, инерционную чашу весов нашего мира,– чтобы обнаружить эту драгоценную песчинку, недостанет ресурсов всей нашей цивилизации. Верю, что лишь визионеру, не испытывающему страха ни перед жизнью, ни перед смертью, по плечу найти ту неизмеримо малую частицу силы, какая в мановение ока способна погрузить в бешеное коловращение космос. Ни на йоту не верю я в медленное и болезненное, упорядоченное и логичное, алогично-беспорядочное эволюционное развитие вещей. Я убежден, что весь мир – а не одна лишь земля и те живые существа, что на ней обитают, или даже целая вселенная, механизмы движения которой мы познали (не исключая и микровселенных, недоступных нашему глазу и измерительным приборам), – но весь мир, ведомый и неведомый, вывихнув сустав, содрогается от ужаса и боли. Убежден, что, окажись завтра в нашем распоряжении средства, с помощью которых мы могли бы достичь самой отдаленной звезды – одного из тех миров, свет которых, по нашим безумным расчетам, не успеет долететь до земли раньше, чем сама наша земля исчезнет, – так вот, окажись мы завтра в одном из таких миров, мы и там обнаружим такой же ужас, такую же боль, такое же безумие. Убежден: если наше движение отвечает ритму движения звезд, вращающихся вокруг нас с точностью, делающей невозможной взаимное столкновение, значит, мы в не меньшей мере подвержены действию судьбы, промысел которой одновременно являет себя здесь и там, везде и повсюду.
• • •
И вот я опять скитаюсь, еще живой, но, когда начинает капать дождь и я начинаю бесцельно бродить по улицам, я слышу, как позади с клацаньем падают мои бесчисленные "я", и спрашиваю себя: что дальше? Можно было предположить, что испытаниям, выпадающим на долю тела, есть предел; оказывается нет. Так высоко взмывает оно над страданием и болью, что когда все, кажется, окончательно убито, и тогда остается ноготь на мизинце или клок волос, которые дают побеги; и эти-то бессмертные побеги никогда не иссякают. Таким образом, даже когда вы безоговорочно мертвы и забыты, находится какая-то ничтожно малая частица вашего существа, способная дать побег, и эта частица выживает, сколь бы мертвым ни оказалось прошедшее будущее.
• • •
Вот весна, о которой пел Иисус на кресте с губкой у окровавленного рта под лягушечий хор. В каждом чреве – скрежет железных подков, в каждой могиле – рокот патронных гильз. Над павшей утробой небес нависает арка несказанной муки, в которой копошатся черви-ангелы. В последнем чреве последнего кита весь мир превратился в кровоточащую язву. Когда в следующий раз прозвучит труба архангела, впечатление будет такое, словно кто-то нажал кнопку: первый павший обрушится на соседнего, тот на следующего – и так без конца по всему миру, от Нью-Йорка до Нагасаки, от Арктики до Антарктики. А когда падет человек, он придавит собой слона, и слон падет на корову, корова на лошадь, лошадь на ягненка, и так, один за другим, полягут все – полягут ротой оловянных солдатиков, сдунутых ветром. Мир вспыхнет и потухнет, как римская свеча. На обезлюдевшую поверхность земли не пробьется ни одна травинка. Сверхдоза снотворного, за которой не следует пробуждение. Ночь и покой, а в них – ни шепота, ни стона. Обволакивающая зловещая тьма, взмах неслышных крыл.
©Перевод П. Зарифова
отбор цитат – Игорь Якушко
Почитать полностью интереснейший роман "Черная Весна" и другие произведения Генри Миллера
на сайте   www.millergenry.org

Скачать аудиокнигу   Время убийц.Этюд о Рембо